Искушение ворона - Страница 43

— Не надо превращать добрые намерения в комедию, сударыня, — сказал Петти, — дело превыше всего.

— А что? Разве дело Ордена Иллюминатов страдает? — спросила Таня, сделав невинное лицо и быстро-быстро заморгав глазами.

— Нет, сударыня, но вопросы решались бы гораздо эффективнее, если бы мы договорились…

— Если бы вы договорились со мной о некой форме регентства, так? — спросила Татьяна.

— Это можно было бы назвать и так, госпожа, — смиренно ответил Петти.

— Речь идет об очень больших деньгах, миледи, — прервал своего товарища Макмиллан.

— Так давайте договариваться, предлагайте ваши схемы, господа, — затараторила Татьяна.

— Два процента с лоббируемых сделок, — сказал Петти.

— Три процента, господа, — ответила Татьяна, и в голосе ее звенела дамасская сталь…

Лоусон был прав.

Петти с Макмилланом согласились.

Но возникал вопрос, как быть с обещанием, данным Гейлу Блитсу?

У нее не было достаточно свободных денег, чтобы дать их Вадиму Барковскому, чтоб, как выразился Гейл Блитс, преподать России азы капитализма. Эти деньги надо было взять у Петти и Макмиллана…

Следующее заседание Капитула они решили провести в Майами. Это был бы реверанс в от ношении Петти и шестерки самых старых членов Ордена…

Лоусон собирал свою госпожу в Майами…

А госпоже тем временем было видение…

И случилось это так:

Таня ехала из Сити с шофером лорда Уорреном, который упорно одевался в серую униформу с высокими сапогами и фуражкой, что некогда, может, и было остроумным, но Тане претило, как нечто мертвое… Они медленно двигались в плотном потоке, как вдруг их серебристо-голубой «Сильвер-Спур» окончательно увяз вместе с остальной массой.

Они простояли в пробке пятнадцать минут, потом еще десять, потом еще пять…

— Я поеду на метро, — сказала Таня и отворила дверцу, — дайте мне десять фунтов, Уоррен, я верну вам сегодня вечером.

На станции «Лестер Сквер» была толпа, но, в отличие от пробки, где застрял ее «роллс-ройс», толпа все же двигалась, и Татьяна в течение каких-нибудь пяти минут приобрела билет и пройдя турникет, вошла в кабину лифта.

Ухнуло и провалилось под ногами…

И вдруг погас свет…

Но никто из пятидесяти пассажиров лифта не закричал… Потому что Татьяна была в лифте одна. И открылась в стенке лифта маленькая дверца… Фэрфакс и Лео Лопс стояли в тесном коридорчике и протягивали к ней руки, в раскрытых ладошках она увидала окровавленные винтовочные пули…

— Ну что вы все ходите за мной? — воскликнула Татьяна, — ведь мы же договорились!

— А ты погляди с нами кино, Танюша, — сказал появившийся откуда-то Вадим Ахметович.

— Уйди, черт! — крикнула Татьяна.

— А сама ты кто?! — возмутился Вадим Ахметович.

— Я не знаю, кто я, но я не ты, — ответила Татьяна.

— Ой ли? — замигал одним глазом Вадим Ахметович.

— Уйди, уйди, мне отсрочка дана! — закричала Татьяна.

— Как тебе ее дали, так и заберут обратно, — сказал Вадим Ахметович нервно, — гляди вот лучше кино!

И она смотрела…

Смотрела, как брат ее Никита, голый, бьется головой о стены мрачного, освещенного зловещим багровым пламенем подземелья…

Смотрела, как ее Нюточка, прикованная, словно Прометей, к серой скале, извивается в тщетной попытке освободиться…

Смотрела, как человек, очень похожий на Павла, застыл в роковой зачарованности перед зеленой анакондой, а та, опершись на свернутый кольцом хвост, стоит, раскачиваясь, и щелкает выбрасываемым раздвоенным своим язычком…

Смотрела, как дрожит, стоя с завязанными глазами на краю обрыва, ее бесценный Нил-Ро…

— Ты видишь, Татьяна? — спросил ее Вадим Ахметович.

— Вижу, но зачем?

— А это ты себе в мозг, в душу свою смотришь, потому что мир — это ты… Ты поняла?

И кончилось кино.

Дали свет.

Ей казалось, что она кричала, но никто не обратил на это внимания. Никто не услышал.

Она стояла в лифте вместе с пятьюдесятью лондонцами. И они все вместе вышли на нижний перрон станции «Лестер-Сквер».

Леонид Рафалович

Мурманск, Россия

Апрель, 1996 год

Каким-то советским средневековьем пахнуло от этого заскорузлого матросика, что вразвалочку, нога за ногу, будто в штаны наложил, отправился в долгое путешествие от будки контрольно-пропускного пункта к ручной лебедке шлагбаума…

«Да это какой-то каменный век», — подумал Леня Рафалович, глядя на матросика, на то, как тот нехотя, будто делая кому-то огромное одолжение, крутил рукоять, поднимая полосатую жердь, перегораживавшую дорогу к управлению тылом Северного флота…

«Ничего не изменилось», — думал Леонид, глядя в окно служебной черной «волги», которую вчера в полное его распоряжение предоставил сам адмирал Рукогривцев.

Ничего не изменилось. Здесь, в Заполярье, откуда Леня вышел в отставку еще пятнадцать лет назад, все как-то заморозилось. Как в холодильнике. На то оно и Заполярье, наверное! Все те же заскорузлые матросики береговой службы в нелепых черных шинельках, из-под которых торчат синие портки рабочей робы… И все так же, как и пятнадцать лет назад, они еле-еле ползают, словно сонные мухи зимой… А и правильно! Куда ему торопиться, этому матросику? Матрос спит — служба идет!

Тем более теперь, после Горбачевских и Ельцинских перестроек, когда служба во флоте из почетной обязанности превратилась в позорное отбывание срамной повинности, теперь вообще непонятно — кого в матросы берут? Наверное тех, у кого родители настолько бедны, что не в силах дать взятку военкому.

В его-то времена, ребята-срочники, все как на подбор, были крепыши, да и с полным средним — через одного с техникумами… А теперь… Поглядите на этого недоделка!