Искушение ворона - Страница 55

— Что я? — спросила Лизавета.

— Да ты мне просто завидуешь, вот что! — воскликнула Татьяна и, словно Вера Холодная в немом кино, взмахнула руками.

— Я? — задохнулась от гнева Лизавета. — Я тебе завидую? Да ты дура набитая, вот что я тебе скажу! Самонадутая дура! Я ведь к тебе из черной Африки прилетела…

Татьяна поняла, что перегнула палку, когда увидела слезы на лице Лизаветы.

— Лиза, Лизонька, прости! — она обняла сестру за плечи и принялась гладить ее по спине. — Прости меня, прости…

Они поплакали минут пять.

— Ты брось его, — всхлипывая прошептала Лизавета.

— Кого? — спросила Татьяна.

— Этого… прохиндея своего…

Назавтра Лизавета с мальчиками улетали назад во Фриско. Татьяна их не провожала. У Татьяны был сложный съемочный день.

Прилетев в Монреаль, Таня почему-то вдруг припомнила слова из песенки далекой-предалекой ленинградской юности:

Над Канадой — небо сине
Меж берез дожди косые
Чуть похоже на Россию
Только все же не Россия…

И странно стало на душе… Ну почему они, ничего не видавшие в своей короткой жизни дети, вкладывали в эту песню столько страстной сердечной грусти? Неужели правда, что все в жизни предрешено? И та грусть была неким предвиденьем, неким обратным дежа-вю?

— Чуть похоже на Россию, только все же не Россия, — пропела она себе под нос, окидывая взором подлесок, золотившийся робким на ветру березовым листом.

Но истинная грусть накатила на нее, когда той же самой «Каталиной», что не так уж давно забрасывала в бухту святого Лаврентия Таниного старого дружка Леню Рафаловича, прилетела она на съемочную базу «Мунлайт Пикчерз» в портовом городке Сет-Иль.

Сопки, поросшие низкорослой тайгой. Холодное неуютное море… И какая-то тоска…

Чуть похоже на Россию, только все же не Россия.

А режиссеру Колину Фитцсиммонсу ужасно хотелось, чтобы пусть не весь Сет-Иль, но хотя бы уголок съемочной площадки в кадре непременно походил на Россию семидесятых годов. Со всей ее грязной необустроенностью. И почему-то, когда помощники и консультанты Колина — какие-то пейсатые псевдо-ветераны из Одессы — суетливо советовали оператору и помрежу подсыпать мусора на асфальт перед входом в общежитие офицеров, побить стекла в витрине офицерского клуба, вымазать гримом морды матросам, гуляющим в увольнении, Танино сердце протестовало.

Ну да, было грязно в Мурманске! Ну да, встречались там пьяные неряшливые матросы. Ну да, были в витринах битые немытые стекла… Но это были наши немытые стекла и наши грязные матросы. Это было наше грязное белье, и как-то гадко на душе становилось, когда суетливые ассистенты из одесских эмигрантов хотели подбавить в кадре этой грязи…

Утешало то, что у нее была роль. Главная и интересная роль. И прекрасные партнеры. Колин и Николас.

Сперва ее до неудержимой смешинки в области диафрагмы веселил вид Николаса Пейджа, одетого в советский военно-морской китель. Он играл роль старпома корабля, капитана второго ранга Кутузова. А она — его верную жену. Именно верную, несмотря на то что командир ракетного крейсера, красавец капитан первого ранга Чайковский в исполнении обожаемого всеми женщинами мира Колина Фитцсиммонса, по сценарию любил ее с курсантской юности, когда еще бегал в форменке военно-морского училища. А она вот — вышла за своего Кутузова в исполнении Николаса Пейджа. И была ему верной женой.

Но когда снимали самую яркую сцену, сцену офицерского пикника в сопках перед дальним походом, Татьяна все же вмешалась и потребовала гнать пейсатых одесситов прочь с площадки.

Терпению ее пришел конец, когда консультанты Моня и Шлема организовали в кадре гору ящиков водки, якобы выгружаемых из вертолета для отдыха офицеров все теми же чумазыми матросиками, и особенно, когда Моня со Шлемой принялись выстраивать мизансцену у костра, где участники пикника должны были жарить на прутиках какие-то сосиски, причем каждый — свою сам…

— Да не было так никогда! — закричала Таня, потеряв всякое терпение, — Не было! Никаких ваших барбекю у нас никогда не было! Были всегда ша-шлы-ки. Шашлыки были всегда, вы поняли или нет?.. И я не намерена сниматься в такой туфте! — кричала она…

Когда прибывший на площадку Колин велел осадить Моню со Шлемой в их постановочном рвении, Таня с охотой принялась сама выстраивать мизансцену и заказывать реквизит.

— Понимаете, у нас никогда не было голода, как вы все тут думаете… Мы на пикники специально заранее мариновали целое ведро мяса — свинины или молодой говядины… Мариновали в сухом вине со специями. А потом жарили не на прутиках, как вы сосиски свои жарите, а на шампурах, и жарил один человек — обученный мангальщик…

Съемки решили прервать, покуда из Сет-Иль не привезут эмалированного ведра, а мастера на все руки — декораторы «Мунлайт» — не сварят из листового железа настоящие мангалы…

Ах, какое удовольствие получила она, показывая Колину и Николасу, как нанизывают на шампуры куски мяса, вперемежку с цельными помидоринами и кружками репчатого лука!

— Ну что? Хорошие у меня шашлыки? — с победной интонацией вопрошала Таня, когда вся команда за обе щеки уплетала первую порцию. — И есть надо непременно прямо с шампура, а не так как некоторые тут у вас пытаются — с разовых тарелочек пластмассовых…

Моня со Шлемой ворчали:

— Дикари! Русские все равно дикари…

Она так увлеклась игрой! Она даже почти все позабыла!

В сцене, когда над живописным обрывам она в накинутом поверх платья офицерском кителе стояла против Колина и он объяснялся ей в любви, а она говорила ему свое «нет», она явственно жила той жизнью, где была не актрисой Таней Лариной, но женой русского офицера — Наташей Кутузовой.