Искушение ворона - Страница 65

А они и не заметили, что там была минеральная вода…

Зараженные дурным примером американцы все как один под аплодисменты и подбадривающие крики дам принялись повторять Ленечкин подвиг, но только не с минералкой, а с настоящей смирновской водкой.

Словом, все напились!

Леня еще научил новообращенных моряков сливать из водки и грейпфрутового сока подводничий фирменный коктейль — под названием «Срочное погружение». Дамам погружение ужасно понравилось.

И уже через полтора часа публика весело пела на всех языках: «We all live in the yellow submarine», а Колин Фитцсиммонс собственноручно наяривал по клавишам корабельного «Красного Октября»…

Умело манкируя и наливая себе в стакан минералки «Эвиан де Квебек» вместо «столичной» и «смирновской», Леня тем не менее тоже неплохо набрался.

Раскрасневшийся от выпитого, он затащил Татьяну в свою капитанскую каюту, довольно уютное одноместное купе, отделанное натуральной карельской березой…

— Танька, ты прелесть, я тебя снова люблю и еще сильнее прежнего, — говорил он, сжимая ее в объятиях.

Татьяна не ответила на поцелуй. Чмокнула его в щеку и в лоб и, рассмеявшись, сказала:

— Ленька, ты отличный парень, и я тебя как друга люблю, но не надо повторять прошлых ошибок.

— Ты думаешь, наша любовь была ошибкой? — обиженно спросил Леонид.

— Ленька, ты супер, но давай я тебя познакомлю с моей дублершей, которая играет меня в молодости, у нас там есть эпизод, где молодой Колин, то есть юный Саша Чайковский в Сочи знакомится на пляже со мной, то есть с Наташей Кутузовой. Там есть трюк, где мы прыгаем на спор со скалы, и, конечно, не я снимаюсь, а хорошенькая молодая актриса и спортсменка Кайли Моргенштерн. Давай я тебя сейчас с ней по знакомлю!

Леня сделал вид, что обиделся. Но Таня так активно принялась его чмокать в лоб, что он расхохотался и согласился, сказав — тащи сюда свою спортсменку и комсомолку!

— Только по бартеру! — задорно воскликнула Таня.

— По какому еще бартеру?

— Я тебе Кайли Моргенштерн, девочку пер вый сорт, а ты мне самого главного настоящего капитана американских нэйви — своего приятеля Джина Гудмэна сюда! И немедленно!

Ленька вскинул брови в удивление, а потом, расхохотавшись, махнул рукой — о’кэй, бартер так бартер!

Как на давно забытых студенческих вечеринках, они сперва целовались пара на пару. Сидели вчетвером в этой отделанной карельской березой каюте, пили водку с грейпфрутовым соком, после каждого стакана истошно вопя: «Срочное погружение!!!» — а потом целовались.

У Леньки на коленях сидела до пояса раздетая Кайли Моргенштерн…

А Татьяна… А Татьяна поглядывала из-под длинных ресниц на чернокожего капитана и таинственно улыбалась.

А потом Ленька подхватил свою американскую комсомолку на руки и потащил в соседнюю каюту.

И Таня осталась с Джином.

Это была такая интересная ночь. Ночь на русском корабле.

Они проболтали до самого утра. До рассвета. И у них ничего не было. Ничего — ничегошеньки.

Но им обоим было удивительно хорошо. Это было какое-то неповторимое состояние эмоциональной свободы. Какое бывало разве что в детстве, когда в каком-нибудь пионерском лагере можно было с другом поговорить о самом сокровенном. О том, например, что ты мечтаешь о своем школьном учителе. О том, что втайне от мамы и от подруг вырезала из классной фотографии его лицо и наклеила в записную книжку, куда записываешь теперь любимые строчки из Асадова…

Таня рассказала своему черному капитану и про Пашу, и про Григория. И про детей, которые теперь с Лизаветой там, на Западном берегу.

Джин сидел тихо-тихо. Как мышка. Только белые зрачки его мерцали в полумраке каюты.

И перед самым рассветом он только раз позволил себе коснуться ее руки.

— Спасибо вам, дорогая Таня, — сказал он, — вы знаете, как трудно давалась мне жизнь!

И он рассказал.

Рассказал, как во Вьетнамскую кампанию еще до Никсоновского Уотергейта он, отслужив матросом палубной команды на авианосце «Дуайт Эйзенхауэр», подал заявление в военно-морскую академию. Рассказал, какими расистскими пред рассудками в те годы полнился военный флот. Как было трудно, какие унижения ему довелось пережить.

— А вы знаете, — сказал Джин, — а я ведь видел один ваш фильм.

— Неужели? — изумилась Таня. — В Америке моих фильмов не было в прокате!

— Да, но три года назад мне довелось побывать в Чешской республике в составе делегации по приглашению президента Хавела, там после пяти дней семинара с их военными мы неделю отдыхали в городке Карловы Вары. И по кабельному в гостинице я видел ваш фильм. Это был какой-то исторический боевик про русского поэта.

— Про Пушкина.

— Верно! — Джин замолчал. — Как странно все в жизни получается. Как странно.

Колин с Леней улетели на берег вертолетом.

А Джин захотел лично прокатить Танечку на адмиральском катере. До пирса.

Они стояли, обнявшись на мокрой от брызг палубе. Джин держал левой рукой штурвал, а она щекой прижималась к его сильному, угадываемому даже под толстой штормовкой плечу.

Катер вышел на редан и буквально прыгал с гребня на гребень, бросая обрывки соленых волн в их разгоряченные лица.

И, она не пожалела ни о том, что предпочла вертолету соленую и мокрую волю скоростного катера, ни о том, что провела ночь с этим красивым и сильным человеком…

Они молчали до самого пирса.

И, только подсаживая ее на высокий обрез металлической плиты, Джин сказал ей, не то вопрошая, не то утверждая:

— До скорого свидания?

— See you… — ответила она, чуть обернувшись.